Дневник. Поздние записи [СИ] - Александра Гейл

— Как тебе хватает наглости после всего, что ты наделала, просто заявляться сюда, как ни в чем не бывало смотреть мне в глаза?!

— Вообще без проблем. Я жива. Мой ребенок жив. Для меня ничто не имеет большего значения, чем эти два обстоятельства.

Алекс уже начал готовить гневную тираду, но тут почувствовал, как его тянет за локоть секретарша. Он вообще о ней забыл.

— Алекс, дай сюда малышку, — начала она. — Ей ни к чему ваши разборки.

— И вам добрый вечер, — сухо-сухо произнесла Карина. Ее ревность была так очевидна, что Алекс снова едва сдержал улыбку. Он сам не знал почему, но вдруг стало немного легче. Он столько раз уверял себя в том, что сумеет забыть эту женщину, и каждый раз ловил себя на мысли, что вспоминает, сравнивает. Наверное, именно то, что он не знал причин, по которым она его бросила, не позволяло ему двигаться дальше. Он постоянно возвращался к этой мысли. А теперь вот узнал, и это не сделало ситуацию проще. Напротив.

— Э, добрый вечер, — стушевалась Даша. — Дарья Мальцева, секретарь Алекса, — представилась она. — Это мой сын, Ванюшка.

— Карина Граданская. А это Жен.

И прозвучало это так, будто она только и делала, что всю жизнь произносила это имя. Оно запросто скатывалось с ее языка. Без малейших усилий. Как и вся остальная ложь, которой она щедро одаривала всех окружающих. Карина продолжила сверлить взглядом его секретаршу, и Алекс проникся.

— Кончай доводить моих сотрудников до предынфарктного состояния! — скрипнул он зубами. А она перевела взгляд на него, и на мгновение он потерял дар речи. Она показалась ему вдруг совсем другим человеком. Такая холодная, такая далекая.

— Жен, — произнесла Карина, а потом затараторила по-английски. Алекс даже не пытался понять, что именно, а потом уловил слово «папа». И повернулся к девочке, которая все это время на удивление безропотно сидела у него на руках.

А Жен глядела на него из-под длиннющих пушистых ресниц так доверчиво-проникновенно, что внутри Алекса что-то вдруг сломалось. А потом все стало еще хуже, она вдруг улыбнулась, обнаруживая очаровательные глубокие ямочки на щеках. Он не мог этого вынести, вынужден был поставить малышку, испугался уронить, так задрожали его руки. До этого она была как бы нереальной, просто куклой, средством, с помощью которого ему можно было причинить еще большую боль, а сейчас вдруг понял слова Карины. «Я жива. Мой ребенок жив. Для меня ничто не имеет большего значения, чем эти два обстоятельства». Пребывая в полнейшем шоке и замешательстве, он не заметил, как Карина представила дочери всех остальных. И даже как ушла Даша, уводя детей на игровую площадку.

— Наш ребенок, — наконец выдавил он.

— Что? — удивленно моргнула Карина.

— Кажется, ты кое-что упустила. Это не твой ребенок, а наш ребенок!

И впервые за все это время она пристыженно опустила глаза.

Алекс сидел на лавочке и наблюдал за детьми, которые, к его ужасу, на бешеной скорости носились кругами по детской площадке, спрыгивали отовсюду, откуда только было можно, и валялись в песочнице. Это было опасно. Разве маленькие дети себя так ведут? Зачем они это делают? Убьются ведь ненароком… Бедная Даша раз пять уже снимала Жен с лестницы, а Ванюшку — с перекладины рядом. Карина, однако, казалось, совершенно не волновалась. Они пришли сюда минут пятнадцать назад, и за все это время не было произнесено ни слова. Сидели рядом в гнеущем молчании. Алекса безумно раздражало, что она ничего не сказала. Ни слова извинений, ни слова признания собственной вины. А ведь она БЫЛА виновата.

— Как ты могла смолчать? — наконец, покачал он головой. — У меня… у меня в голове это укладывается! И даже слов цензурных не находится. Какая же ты дрянь.

— Ты прав, — пожала она плечами.

— Даже предположить не мог, что ты сможешь скрыть… подобное.

— Адски сложно было скрываться, — призналась она. — А, может, и нет. Ты ведь до последнего ничего, кроме себя, не замечал. А ведь я перестала курить, употреблять алкоголь и даже… кофе. Рыдала по каждому поводу и без повода, подставилась Степану вопреки здравому смыслу и вообще всему… Но ничто из этого тебя не натолкнуло на мысль, откуда берутся дети. Не видел, значит не хотел видеть, Алекс! И нечего теперь меня обвинять.

— Карин, себе-то не ври.

— Я ждала, хотела, чтобы ты сам догадался. Но ты так упорно отворачивался… И молчала, потому что до печеночных колик боюсь твоего отца. Все остальные на его фоне, — она вдруг махнула рукой по направлению к детям, — вот такие же. Бегают, носятся, что-то делают, хаос разводят, для чего? Сами не понимают. Константин, Степан. Они просто игрались. А Сергей нет. Он точно знает, что ему нужно — чтобы меня в твоей жизни не было ни в каком качестве. И он бы не остановился, Алекс. Ты бы меня не защитил. Ты никогда не мог защитить меня от него. Нет, я понимаю, он твой отец, и никого ближе. Мне это очень знакомо. Но еще ты всегда, вообще всегда делал то, что он говорил. А как же я? Иногда нужно выбрать себя и тех, за кого больше постоять некому. Вот я и выбрала. Я сознавала, к чему это может привести. — И она дернула Алекса за рукав, заставляя того обернуться и взглянуть ей в глаза. — И мне не жаль, Алекс. Нет, не жаль. Не нужно меня прощать.

Это в его голове не укладывалось! Сколько же изменилось. Как изменилась она! Алекс не знал, в чем дело, но он верил своим ощущениям, и сейчас они подсказывали, что Карине за прошедшие годы здорово досталось. Работа? Или материнство? Или есть что-то еще? Она никогда не была ни упрямой, ни самоуверенной, а тут вдруг стала просто непрошибаема. Нет, я права, и хоть ты лопни от бешенства!

— Ты сомневалась во мне, всегда сомневалась. Я предложил тебе жить вместе, а ты отказала! Потому что не поверила, что я смогу защитить тебя и ребенка. Вот как тебя после этого назвать?

— Ты был пьян. И ты не пропускал ни одной юбки. И ты предложил мне это еще до того, как узнал о моей беременности, — пожала плечами Карина. — Тебя интересовал только ты, и только твоя безмятежная праздность! В том послании, которое я оставила, все было честно. Причины те же. Да, повод иной, но не причины, — яростно прошипела она, откидывая начинающие подсыхать волосы. — О каком доверии ты говоришь? Как я могла доверить тебе судьбу своего ребенка, если ты даже часть ответственности за меня взять отказался? — она расхохоталась, и звук этот был неприятным: сухим и горьким. — Она была мне нужна, необходима. Я все потеряла. И не надо о том, что ты был со мной и прочую чушь! Не был! Как только дело касалось тебя и твоих проблем, ты вышвыривал меня прочь, будто я не могла тебе помочь, будто я аксессуар, бесполезный и никчемный! Даже хуже, будто я подталкиваю тебя к грани. Мне подобные обвинения ни к чему. Я бы все для тебя сделала, но ты никогда этого не услышал, ты даже не пытался.